Путешествие в страну "Детство"
Глава 7

Кругами ходит жизнь, мой друг.
Был раньше град мой - Петербург,
Потом стал зваться Петроград,
Потом был город Ленинград.
Теперь опять Санкт-Петербург,
Вот так замкнулся этот круг!
Быть может будет и другой,
Того не знаем мы с тобой.
Да и к чему мне это знать,
Я жизнь прожИл, не мне решать.
Я рос совсем в другой стране,
На той заставе, стороне,
Откуда родом был Максим -
Не пулемёт, а гражданин.
И я плевал на крик истошный,
Что не реальный он, киношный.
Я твёрдо верил - он тут жил,
Быть может в дом мой заходил,
Тогда безликий дом окраин.
Тут жили в бедности: татарин,
Еврей, поляк, башкир, монгол,
Чухонец, русский и хохол.
Да, кто те нации считал,
Тут всяк другого унижал,
Себя над всеми возвышая,
Хотя душою понимая,
Пусть он хоть в доску расшибётся,
Но к лучшей доле не пробьётся.
Но отступил капитализм,
В страну пришёл социализм,
И хоть богаче нас жил сэр,
Зато в родном СССР
Мы все равны, и между прочим,
Почётно было быть рабочим.
И я ценил своих друзей
Не за породистость кровей,
А как и требовал наш век -
Какой ты в жизни человек?
Неважно, нации какой,
А важно - сволочь или свой.
И я Аркашку раз побил
За гадость, что он говорил
Друзьям про моего отца.
Бил не еврея - подлеца!
Я сам не ангел был - проказил,
Из переделок не вылазил,
Но чести друга не марал,
И я друзей не предавал,
Хотя, бывало, меж собой
Мы иногда вступали в бой,
Но кодекс чести соблюдали,
И потому слова звучали:
"До первой крови бой ведём!
И чур, лежачего не бьём!"
Средь нас был Вова Муравлёв,
Он, скажем так, был нездоров.
И мы о том прекрасно знали,
Но знаньем тем не обижали.
На равных в игры с ним играли,
Но всё же, раз в просак попали.
Мы как-то гильзы воровали,
Через дорогу на заводе,
"Цветметом" звался он в народе.
И сторож нас там подстерег.
Мы все: "Атас!", и наутёк.
А, Вовка, он хоть и пострел,
Но бегать быстро не умел,
И Муравлёва сторож схапал,
Как кот мышонка, цап-сцарапал!
Мы за забором час ходили
И всё судили, да рядили,
Решили Вовку не бросать,
Всё уворованное сдать,
Самим в придачу к гильзам сдаться
И в преступлении сознаться!
Так, дружба трусость победила,
И жадность тоже уступила.
Мы Вовку, друга, отстояли,
Хоть и ремня нам дома дали.
Хочу припомнить всех друзей
Из тех давно минувших дней.
Там самый лучший был один -
Жемчужин Костя, Константин.
Я не измерив даже броду,
Готов шагнуть за ним был в воду.
Он братом названным мне был.
Я больше всех его любил.
Но бьёт судьба сильней свинца,
Уход безвременный отца
Мне сердце вдребезги разбил,
И я о Косте позабыл.
Когда опять в себя пришёл,
То поезд мой давно ушёл,
И Костя в новый адрес съехал,
Сказать же проще - переехал.
Так, мы навеки с ним расстались
И никогда уж не встречались.
Лишь в год две тысячи восьмой
Связался снова он со мной,
Через E-mail, по инету.
Я был так рад его привету!
Но вновь вмешался рок, судьба,
Смерть снова связь оборвала.
Ушёл друг детства Константин.
Один остался я, один.
Второй из тех, с кем я дружил -
Лескович Женя, помню, был.
Он был из смешанной семьи,
Где две религии блюли.
Он был ни русский, ни еврей,
Ни христианИн, ни иудей.
В нём веры две перемешались,
Как в коммуналке уживались.
Но он нюансов вер не знал
И их формально соблюдал.
К тому ж, Гагарин всем сказал,
Что Бога в небе не видал.
Ну, и к чему тогда старанья,
Коль нет от Бога наказанья?
И он молитвы не шептал,
Он книги светские читал.
Вернее, мы вдвоём читали,
Но не всегда всё понимали.
Так, мама Женькина, потом
Нам толковала за столом,
Всё то, что было непонятно,
И растолкует так занятно,
Как будто сам дорогу знал,
И лишь случайно заплутал.
Не помню я в году каком
Они покинули наш дом,
И след их где-то затерялся,
Так я с Лесковичем расстался.
Простите милые друзья!
Простите грешного меня,
Что вас не всех упоминаю,
Когда былое вспоминаю,
Что очень многих позабыл,
С кем я здоровался, дружил,
С кем в сад за яблоками лазил,
Играл, шалил и безобразил.
И вы, девчонки, извините,
И слишком строго не судите,
Что так до вас и не дошёл.
И пусть загадки ореол
Над тем молчанием сияет,
Молчанье чувств не задевает.
Не то, что слово в попыхах,
Что ляпнуть может вертопрах.
Пора от дома уходить,
Места другие навестить.
Но недосказанность так гложет,
И душу раной так тревожит.
Не о подружках речь. О том,
Как я прощался здесь с отцом.
Моё перо о нём писало,
Но и романа будет мало,
Чтоб передать, как я любил,
Как я отца боготворил.
Он покалечен был войной,
И для меня он был герой.
Пусть не имел больших чинов,
И из медалей, орденов,
Кольчуги звонкой не носил.
Но он фашиста честно бил!
А что наград не заслужил,
Так, не один такой он был.
Он в жизни всякого хлебал.
И за колючкой побывал,
Но не озлобился, не спился,
Хотя с вином, порой дружился.
Он был по жизни работяга.
Хоть бедно жил, но был не скряга,
И даром людям помогал,
Кто на подмогу его звал.
Отца за это уважали,
И тем же часто отвечали:
Несли одёжку для детей,
Посуду, что-то из вещей,
Порой, обедом угощали,
Порой, стаканчик наливали,
Но совесть батя не терял
И строго норму соблюдал.
Но уж, как выпьет - за гармонь.
И тут его уже не тронь.
Он знал такие переборы,
Что сквозь все двери, коридоры,
Они к соседям проникали,
И те послушать прибегали.
Ну, и пошёл потехе час,
Пускались ноги сами в пляс.
А что за пляска без частушки,
И тут, заткните дети ушки,
Ведь деревенское-то пение
Несло такое откровение,
Хватило б янкам и разА,
Чтоб повылазили глаза.
И не пытали б после нас:
"А есть ли russian sex у вас?"
Да, батя лихо веселился,
Но чаще всё-таки трудился.
Он знал любое ремесло,
Мог сделать лодку и весло.
Мог топором срубить избу,
Мог печь сложить, и к ней трубу,
Мог сделать рамы, табуретки,
Знал, как и где воткнуть розетки.
Чинил проводку, утюги,
Чинил ботинки, сапоги.
Но так уж, вышло, так сошлось,
Водопроводчиком пришлось
Батяне в ЖЕКе потрудится,
Чтобы прописки не лишиться.
Тогда богато редко жили,
И о достатке все тужили,
Но встали б, как один, горой,
За наш родной, советский строй.
К тому же, жизнь год от года,
А всё ж легчала для народа.
И чтоб теперь не говорили,
Но в общем, мы неплохо жили.
Мы со страной приподнимались,
Всё лучше ели, одевались,
Страна бесплатно нас учила,
А коль придётся, и лечила.
Я оценил это тогда,
Когда ворвалась в дом беда.
Отец вдруг как-то разом слёг,
Сказали язвой занемог,
Но мать диагноз жуткий знала,
И до поры от нас скрывала,
Но в разговоре с тёткой раз,
Она сказала: "Рак", и враз
Меня, как обухом прибило,
Известье то - меня сразило.
Я сутки целые рыдал,
Подушкой стоны заглушал,
Чтоб бате рядом, за стеной,
Не слышен был мой слёзный вой.
И я не шёл на зов к отцу,
Он всё прочёл бы по лицу.
Я в туалет в тот день забился,
И неумело там молился.
Просил я Бога: "Помоги!
Отца от смерти сбереги!"
Но видно Бог наш высоко,
Не докричишься до него.
Спасибо тётке, обманула,
Надежду, глупому, вернула.
Сказала мне, что превозмочь
Рак может тот, кто день и ночь
Во всём больному помогает,
Он тем недуг превозмогает.
И я о слёзах вмиг забыл.
Я от отца не отходил.
Друзей забросил и дела.
Учёба стала не мила,
Но меня мама не ругала,
Всё об обмане мама знала.
Полгода это продолжалось.
И моё сердце разом сжалось,
Когда нежданно, на урок,
Слегка запнувшись о порог,
Пришла директор Иванова,
И оборвав училки слово,
Велела мне домой идти.
От слёз не видел я пути.
Меня шатало и качало,
Ну, а душа внутри кричала:
"Ну, где ты, Бог? Ну, где ты, Бог?
Ну, почему ты не помог?"
Не помогла ложь во спасенье,
Не помогли уход и бденье.
Ну, а в день страшный, похорон,
В ушах стояли стон и звон.
И как в старинной русской были,
Мать с тёткой плачь по бате выли.
Казалось, мозг сейчас взорвётся.
Что ж, им так плакать-то неймётся?
Гроб с телом к дому поднесли,
Цветов, венков понанесли.
Толпа весь двор заполонила.
И голосила, голосила.
А стон и звон в ушах звончей,
Плюс треск пылающих свечей.
Мне было тошно и невмочь,
Мне убежать хотелось прочь.
Иль ускакать отсюда вскачь.
Но тут рванул мне горло плач,
И плач, как лучшее лечение,
Принёс мне в душу облегение.
Десятки лет уж миновало,
Как моего отца не стало,
Но вновь, лишь к дому подхожу,
Как будто в день я тот гляжу.
И мнятся вновь мне плач и речи,
Венки, цветы и свечи, свечи...

Юрий Антонов
октябрь 2009 г

Путешествие в страну "Детство" 
Глава 8

Я не люблю подстриженных газонов.
Я не люблю, когда у клёнов,
А также лип и тополей,
Кромсают гривы их ветвей.
Я не люблю садовников забавы,
Когда среди младой дубравы,
Они искусно создают
Беседку, так сказать, уют
Для ублаженья знати.
И не люблю ещё я, кстати,
Когда из зарослей кустов
Ваяют "зайчиков", "слонов".
Мне не приятен этот вид,
Моя душа тогда болит.
Мне вид милей другого рода -
Где за садовника природа.
Где бурелом - так бурелом,
А водоём - так водоём.
Люблю неспешные походы
На лоно матушки-природы.
Люблю дорог лесных траву,
Что обрамляет колею.
О ней не скажешь недотрога,
Она живуча, как дорога.
А та, дойдёт до поворота
И растворится у болота.
И нет дороги, только гать,
И значит, надо штурмовать
Столь неприятную преграду.
И тут уже не до параду.
Прочь сапоги, штаны, трусы,
По слегам, мокрым от росы,
Устроив маленький стриптиз,
Иду, поглядывая вниз.
Иду, ступаю не спеша,
И в пятки ухает душа,
Когда случайно оскользнёшься
И в тину вязкую сорвёшься.
И сердце прыгнет, как у зайца,
Когда погрузишься по ...,
А впрочем, с критиком не ссорясь,
Скажу культурнее - по пояс.
Спасибо, что не глубоко,
И, ощутив ногами дно,
Иду сквозь тину, напролом,
И помогаю, как веслом,
Свободной правою рукой,
А в левой я над головой
Рюкзак с имуществом несу,
Необходимым мне в лесу.
Но вот, желанный бережок,
А рядом, словно мил-дружок,
Журчит меж камушков ручей,
И я, отмывшись поскорей,
Прикрыв одеждой наготу,
Немного дух переведу
И дальше тропочкой пойду
В еловобористую мглу.
Быть может, леший-баламут
Среди корней еловых, тут
Тропу мне эту протоптал,
Чтоб носа в лес я не совал.
Иду по ней и спотыкаюсь,
И чертыхаюсь, чертыхаюсь.
Спасибо, павшая хвоя
Да шишек павших чешуя,
Те спотыкания смягчают
И путь-дорогу облегчают.
А между тем, вокруг меня
Царит такая красота!
В ветвях терленькает синица.
И ароматная живица
Из вековых стволов сочится,
И сталактитом вниз струится,
Чтобы по капле, втихаря,
Свершить свой путь до янтаря.
А меж стволами - покрывала
Из мхов природа понаткала,
И их нежнейше-мягкий вид
Прилечь поспать меня манит.
Но путь сильнее, чем покой,
Сюда вернусь грибной порой -
Здесь будет царство сыроежек.
Ну, а сегодня, без задержек,
Я из шатра еловых лап
Перехожу в другой этап,
Где нет еловой густоты,
А лишь кусты, кусты, кусты.
В низине буйствует ивняк.
Повыше - редкий березняк.
Шиповник распустил цветы,
Да можжевельника кусты.
В траве стрекочут "кузнецы",
И пчёлы, в поисках пыльцы,
Со всех сторон жужжат, жужжат.
А трав духмяный аромат
Меня настойчиво пьянит.
Здесь всё живёт, всё свиристит.
Здесь рай для птиц и насекомых,
И от таких, как я, знакомых,
Чтоб шёл своею стороной,
Они занудной мошкарой
От злых вторжений боронятся.
И я, чего уж тут стесняться,
Взбегаю резво на юрУ,
И там спокойно, на ветру,
Окрестность с памятью сличаю
И путь дальнейший намечаю.
Вон там, вдали, у водоёма,
Левей раскинулась урёма.
А чуть правей - сосновый бор.
И в нетерпении мой взор,
Уже с горушки замечает,
Что нет дымов, что означает -
Свершилось тайное стремленье,
Найти в лесу уединенье.
Моё желание сбылОсь,
И сердце сладостно зашлось,
И я от радости кричу,
И, как на крыльях, в бор лечу.
Нашёл у берега полянку,
Вмиг оборудовал стоянку.
Хоть быстро, всё же не спеша,
Чтобы насытилась душа,
И установкою палатки,
И тем, как новые рогатки
Я для кострища выбирал,
А после в землю их вбивал,
Как вырыл ямку для отходов -
Я не люблю, когда в походах,
Вокруг своей лесной стоянки,
Швыряют люди банки, склянки.
Я сухостой таскал из леса,
Ведь я не лодырь и повеса,
Чтоб зеленяк вокруг валить.
Он будет тлеть, чадить, дымить,
А мне для доброго костра
Нужна сосна и, чтоб кора
На ней от сухости слетела,
Чтоб жар давала, а не тлела.
Потом, я гордый сам собой,
От спички маленькой, одной,
Костёр желанный запалил.
Чаёк с дымком закипятил.
Да, мне милее в сотни крат,
Походной пищи аромат,
И та же каша на углях,
Такая вкусная, что ах!
Но вот и сыт, и чай попил,
От уголёчка прикурил.
О, Боже, как я не люблю,
Когда прясядет кто к костру
И, чтоб курнуть, он спичку жжёт.
Ну, что за глупый идиот,
Когда в костре полно огня.
Нет, друг такой не для меня.
Но ныне... Ныне я один
И сам себе я - господин!
И я свободой упиваюсь,
И для купанья раздеваюсь,
И голышом в водичку - бух,
И перехватывает дух
Вода прохладная у дна.
Глаза открыл, и мне видна
Мальков забавная игра,
Песок рябой, и в нём ракушки
Торчат, ну, словно, чьи-то ушки.
Я всплыл и вижу - камыши
Стоят под берегом, в тиши.
За камышами, где их край,
Лежит кувшинок белых рай.
Эх, красота-то, красота!
Тиха озёрная вода,
Под солнцем Искрится, сверкает,
И брег песчаный омывает
Её ленивая волна.
И вот, я снова у костра,
День ближе к вечеру, пора
К рыбалке снасти приготовить,
Места для донок подготовить,
Колы для самоловов вбить,
Живца, для них же, наловить.
И, чтоб Нептун послал удачу,
Я поплевал. Ещё в придачу,
Места для ловли прикормил.
С часок затем перекурил.
И вот, вечерняя заря.
У неба разные края,
Не в унисон друг-другу светят.
Глаза любого то заметят,
Что край восточный потемней,
А запад ярче и алей.
И наступает рыбий жор -
Рыбацкой душеньки мажор.
Кто видел раз, как лещ берёт,
Тот уж, несчастным не помрёт.
Сначала дёрнет он разок,
Потом положит поплавок
И тихо в сторону утопит.
Я подсекаю, дрожь колотит,
Но тяжесть чувствует рука,
А также удочки дуга
И лески тонкая струна,
Мне говорят, что есть один
Лещ - золотисто-жирный блин.
Я этот блин из глубины
В подсак веду без слабины,
А чуть ослабишь лесу, тот
Хвостом и мордою взбрыкнёт,
Порвёт и лесу, и губу,
И вновь уйдёт на глубину.
А вот и донки зазвенели,
Я поспеваю еле-еле,
Но через час прервался клёв,
Я собираю свой улов.
Но нет, к костру не уношу,
А тут же чищу, потрошу.
Отходы в воду не кидаю,
Да потому, что точно знаю,
Что есть зверьё в любом лесу,
Что любит эту требуху.
Улов сегодня неплохой -
Со знатной буду я ухой!
Кто не едал ухи с костра,
Кто не встречал в лесу утрА,
Тот вряд ли мой восторг поймёт.
Ему и рыбный суп сойдёт,
На кухне кафельной, с плиты,
Без всей походной маяты.
Всё так, читатель мой, всё так.
Но, как же беден тот чудак,
Коль он закат не провожал
И россыпь звёзд не обожал,
"Которым счёта нет, числа,
На бездне неба, что без дна".
Что вспомнит он во дни седин?
Свои походы в магазин,
Иль преферанс, иль лимузин,
Иль время купленной любви?
А мне вот помнятся угли
Того походного костра.
Спасибо, жизнь была добра
И подарила счастье мне -
Не раз на утренней заре
В лесу, в палатке просыпаться,
Водой ручейной умываться,
Бродить чащобой, перелеском
И находить дорогу с блеском
Там, где другой бы заплутал.
О, сколько вёрст я отмахал,
И в одиночку, и с друзьями -
За рыбой, ягодой, грибами.
Я помню ночи и восходы,
Когда в Карелию, в походы
На выходные уходил,
Иль, отпуск там же проводил.
Я помню, как в часы прилива
Мне волны Финского залива
В палатку брызнули водой,
К тому же, ночкой штормовой.
Я был с девчонкой, не один,
И мне тогда восточный джинн,
В подмётки даже не сгодился.
Я, словно бешеный, носился
И, не расстратив четверть сил,
За час нас с ней переселил
На место тихое, сухое.
Она ж, невинность, как святое,
Что неусыпно берегла,
Мне благодарно отдала.
Но это был не акт разврата,
И не за труд лихой оплата,
А просто молоды мы были,
И очень искренне любили.
А впрочем, хватит откровений.
Вернусь к костру, где без сомнений
Я звёздным небом любовался,
А бриз ночной ко мне ласкался,
Чтоб над водой потом парить,
И в камышах шуршащих жить.
Где я, не руша тишины,
В огонь задвинув две сосны,
Чтобы костёр всю ночь горел
И до утра не прогорел,
Залез в палатку ночевать,
А, говоря попроще, спать.
Проснулся, слышу пенье птиц,
А сон за кончики ресниц
Ещё, как мог, меня держал,
Но солнца шар уже вставал
Над краем леса, и заря
Лучами яркими меня
И сквозь палатку доставала.
И сна как будто не бывало.
Качались сосны надо мной,
То ветер юный, молодой,
Над бором весело носился
И всё в компанию просился.
А бор вздыхал и сомневался,
И в знак сомнения качался.
Я встал, привёл себя в порядок,
Без упражнений и зарядок,
А просто сладко потянулся
И, как собака, отряхнулся.
Почистил зубы и умылся,
Поел неспешно, не давился.
Потом запил еду чайком,
И, как предчувствием влеком,
Пошёл проверить самоловы.
А там - шикарные уловы.
Послал Нептун в подарок щук,
По килограмму десять штук.
И чтоб улову не пропасть,
Смотал я удочки и снасть,
Залил костёр, свернул палатку,
Убрал весь мусор за собой.
И всё! Готов идти домой.
Взвалил за спину рюкзачок,
И стал горбатый мужичок.
Отвесил озеру поклон,
Окинул взором бор и склон,
Им тоже с чувством поклонился,
И к дому медленно пустился.
Но всё же, путь назад быстрей.
Быть может, тянет нас сильней
Родного дома благодать,
Иль, от того, что дома мать
Всю ночь вполглаза лишь спала,
Сыночка милого ждала.
И потому, обратный путь
Стрелой способен промелькнуть.
И вот уже стою у дома,
И гладь зелёного газона,
Меня ничуть не раздражает.
Я даже рад, что мне кивает
Своей остриженной главой
У дома тополь молодой.
И взгляд скользит вверх по стене -
Я вижу мамочку в окне,
Что машет, машет мне рукой,
И я бегом бегу домой!

Юрий Антонов
20 июня 2010 г.

Путешествие в страну "Детство"
Глава 9

В пятидесятые года
Жизнь на селе, ох, не проста.
Фашиста - миром победили,
Так, почему ж, сельчан давили
Налогом с каждого куста,
С курей, с овечьего хвоста?
Бывало, сами голодали,
А продналог в казну сдавали.
Лишь в 53-м по весне,
Когда сменился вождь в Кремле,
То предсовмина Маленков
Ослабил тяжесть тех оков.
И на селе тогда вздохнули,
Ну, и как водится гульнули.
А через год вал прибавлений,
Как отголосок послаблений,
По сельским избам прокатился
И я тогда на свет явился.
Ну, а страна моя менялась.
Она свободой наслаждалась,
Пусть, лишь чуть-чуть,
Пусть лишь слегка,
Не в этом суть, а суть в ЗеКа,
Что о свободе не мечтали,
И вдруг свободу обретали.
Ну, а чинуши мер не знали
И дров от ража наломали.
Своё скрывая преступление
Они дарили всем прощение.
Они разбойную статью,
Вдруг превратив в галиматью,
Убийц на волю выпускали,
И те кроваво загуляли.
Но я тогда был очень мал
И ничего о том не знал,
К тому же, тяжко заболел,
Не жил, а еле-еле тлел.
Но тут мне круто повезло,
Отец, как сосланный в село,
Свободу тоже получил
И в Питер лыжи навострил.
Там у него жила сестра,
И коли вольные ветра
В умах чиновничьих задули,
Мы всей семьёй туда рванули.
А там врачи, а там уход,
И снова жизнь, как прежде, бьёт
Во мне живительным ключом.
И я подрос, и что-почём
Стал с интересом узнавать,
И очень много понимать.
Мы жили бедно, по деньгам,
А всё же, нам и только нам
Всё-всё в стране принадлежало -
Богатство древнего Урала,
Морских курортов красота,
Земель российских широта,
Поля, луга, леса и реки,
Всё было общее на веки.
И мы страну свою любили,
По ней без страха мы ходили,
Могли пройти из края в край,
Наш лозунг был - Твори, дерзай!
И мы творили и дерзали,
И мы такое создавали,
Что заграница не поймёт,
И всё о страхе с гнётом врёт.
Тогда стремились не в актёры,
А в сталевары и шахтёры.
Считали все за благодать
Стране и людям помогать.
Без забугорных указаний,
Без их валюты и вливаний,
Мы в космос первыми шагнули,
Ракетным громом всколыхнули
Болото западной трясины.
Да, наша жизнь и магазины
Попроще были и бедней.
Но с высоты минувших дней
Скажу, друзья, не в этом соль,
Зато чужое горе, боль
Воспринимали как своё
И не держались за "моё".
В беде последним помогали,
И как же так, мы проморгали,
Когда вдруг в лидеры, в отцы,
Прорвались гады, подлецы.
Они нам жизнь перевернули,
Они нас мерзко обманули,
И нет великой той державы,
Остался только остов ржавый,
Да, крыс-чиновников глаза,
Из всех углов волнАми зла
Нас беспощадно обливают.
Они за то нас презирают,
Что мы, наследники творений
Советских славных поколений,
Державный свет в себе несём
И внукам искры раздаём
Из той, из нашей старины,
От той разрушенной страны.
И верим, бедствие пройдёт,
Заря счастливая взойдёт,
Народ потянется к свободе,
Как к незагаженной природе.
Ну, а тогда, я рос не зная,
Что буду изгнан прочь из рая.
Я по ступенькам в жизнь вступал,
Сначала в ясли я попал,
И мать внося за них оплату,
Не отдавала всю зарплату,
И так же точно, за детсад,
Куда ходить я был так рад.
Детей там многому учили -
Мы там одёжки куклам шили,
Учились петь и танцевать,
Игрушки клеить, рисовать,
Лепить, пилить и выжигать.
Там научили и читать,
И потому, к пяти годам
Читал уже не по слогам.
А за детсадом следом школа,
Где ты Иван, или Мыкола,
Абрам, Ахмет, иль немец Ганс,
Не волновало вовсе нас.
Нас кровь отцов не разделяла,
Страна тогда в союз собрала,
Тьму разных наций и народов,
И так карала тех уродов,
Кто это братство разрушал,
Что тот мгновенно утихал.
А мы в своём весёлом классе,
В единой дружной детской массе,
Одни науки проходили,
Стихи и правила зубрили,
Одни театры посещали,
Потом сороками трещали,
Героев пьесы обсуждая,
Но, про себя-то точно зная,
Что я так глупо не влюблюсь
И на крючок не попадусь.
Но вот пришла пора взросленья,
И началось в сердцах томленье.
Мы в наших девочек влюблялись,
И в том в записках признавались,
И провожали их домой,
Как пьесы давешней герой.
Потом друг другу страшно лгали,
Как обнимали, целовали
Своих неопытных подруг.
Но мне такое счастье вдруг
Нежданной радостью приплыло,
С кузиной Вовкиной то было.
И толи ангела крыло,
Или шампанское-вино,
Кузине голову вскружило
Она сама мне предложила,
Пойти на кухню целоваться.
И я, не в силах отказаться,
Пошёл за ней и обнимал,
И целовал, и целовал...
Потом в стихах всё описал
И ей в конвертике послал.
Неделю я не ел, не пил,
И мрачным чёртиком ходил.
И бегал к ящику, чуть свет,
Всё ждал, когда придёт ответ.
И он пришёл, но лучше б, уж...
Я из огня в холодный душ,
В секунду малую попал,
Когда увидел, что скрывал
Её надушенный конверт.
Там мой стишок, и красный цвет
Чернил по строчкам погулял,
Тире и точки расставлял,
Ошибки тоже все исправил,
А снизу перечень всех правил,
Чтобы добить меня в конец,
Был вписан прописью в столбец.
И как в насмешку надо мной,
Она прилежною рукой,
Всё тем же цветом, словно кровь,
Красиво вывела - Любовь.
И тяжесть рухнула на плечи.
В душе моей погасли свечи.
И хоть письмо я разорвал,
Но как я мучился, страдал.
Тут молодого остолопа,
Эрато, Евтерпа, Каллиопа,
Решили в горе не бросать,
И надо мною шефство взять.
И я был принят в их союз,
Союз поэзии трёх муз.
Они венец и лиру дали,
И путь-дорогу указали.
Но тут... скончался мой отец...
Пришлось и лиру, и венец,
Увы, до времени оставить,
В другую сторону направить
Свои желанья и влеченья.
Окончив в школе обученье,
Пошёл учиться в ПТУ.
А почему? Да потому,
Что там стипендию давали,
Ещё кормили, одевали.
И то не манна, не от Бога,
Вполне реальная подмога,
Того оболганного строя.
К тому же, нас у мамы трое
Детей осталось без отца,
И я от школьного крыльца
Пошёл учиться в токорЯ,
Да, пусть от лиха, но не зря.
Меня, быть может, тот поймёт,
Кто слышал, как станок поёт,
Кто видел, как из под резца
Струится стружка, и синьца
По ней бежит и цвет меняет,
И перламутром отливает.
Так, слой за слоем сталь снимаешь
И в результате получаешь
Вполне обычную деталь,
Но жаль так думать, право, жаль.
Пусть точишь ты одно и тоже,
Пусть до микрона все похожи
Детали выстроившись в ряд,
Что те солдаты на парад.
Но всё же, токарь - он творец.
И победитовый резец,
Станок и верная рука,
Лишь помогают из прутка
Обычной бело-серой стали,
Родиться маленькой детали.
Пусть это будет болт, кольцо,
Но просветляется лицо,
Когда прочувствуешь, поймёшь,
Что сам ты чудо создаёшь.
Так скульптор глыбу обдирает,
Пластами лишнее срубает,
А сам уж в мыслях видит, знает,
Что