Путешествие в страну "Детство"
Глава 1
Друзьям детства посвящается.
Недавно вновь я посетил
Места, где в детстве бедно жил.
Вот здесь стоял мой детский сад.
Сгорел он много лет назад.
Да что детсад?! Квартал сгорел!
Их место занял новодел.
Теперь тут окнами сверкая,
Стоит завод и проходная.
А вот невзрачный серый дом -
В нём был большущий "Гастроном",
Ещё был банк, и Военком,
И Миша Аристов жил в нём.
Мы с ним не то, чтобы дружили,
А просто мелкими мы были.
Дружина ль строилась в каре,
Иль класс вставал в ряд на физ-ре,
Мы с Мишей наше место знали -
Всегда мы крайними стояли.
А дальше в сквере, во дворе,
Впритык к забору ЛМЗ,
Где царство личных гаражей,
Татьянин дом в шесть этажей.
В нём жили сотни человек.
Средь них и Дмитриев Олег,
Но я лишь с Танечкой дружил
И дружбой этой дорожил.
А если ссорился, серчал,
Её Калининой я звал.
Но, чтоб не быть уж вовсе хрюшей,
Остыв, вновь звал её Танюшей.
С тех пор уж годы миновали,
И как нас в них не называли!
Порой такое вслед загнут...
Теперь вот старыми зовут.
Но я по-прежнему не хрюша,
И для меня она Танюша.
И будет век так называться,
Пока не грянет час расстаться.
Ну, а на месте её дома
Дворец Собеса иль Жилкома -
Рай для чиновничьей братвы.
Увы, друзья мои, увы.
Но, извините, я увлёкся,
Немного в сторону отвлёкся.
На перекрёстке, предо мной,
Наш бывший местный "Овощной",
Его в округе знал любой,
Тогда он звался "Зеленой".
Эх! Мне б сквозь лет минувших тьму
Спросить бы тех нас: почему
Мы так шутили, так играли,
Свои названия давали
Продмагам, рыбным, овощным,
Кафешкам, рюмочным, пивным?
Но не услышать мне ответы,
Их поглотили воды Леты.
И магазинчик-старожил
До нашей встречи не дожил.
Теперь в нём всё не то, не то.
Не наша дрянь и чёрт-те что!
А в доме том, где "Зеленой",
Под крышей ветхой, жестяной,
Из наших тоже кто-то жил,
Но я не помню, я забыл.
Но помню дом я, слава Богу,
Наискосок, через дорогу,
Где окна все от пыли серы,
Средь них и Фёдоровой Веры,
Невзрачный вид её оконца.
За ним два синих-синих солнца -
То взгляд Веруни-синеглазки,
Красивой девочки из сказки.
И я глядел в ту синеву
И раем бредил наяву.
Но не хочу друзья обмана,
Меж нами не было романа.
И я имел печальный вид,
Когда был Лобовым побит.
За что был бит? И почему?
Ведь не соперник я ему,
А он решил, что честь задета!
Чудак! Была лишь тяга это,
Глазеть на чудо-красоту.
Не там глазел и не на ту.
А в двух шагах, за перекрёстком,
Тот дом, куда ещё подростком
Играть я часто заходил,
И дружбу с местными водил.
Бывал там часто у Смирновых,
Старинных маминых знакомых.
В семейство Яковлевых, я
Был вхож, как друг или родня.
Их дом ломился от девиц,
От уймы Вовкиных сестриц,
Там кроме Тани и Галины
Бывали две его кузины.
Их звали Вера и Любава,
Я был их лёгкая забава.
Они, чтоб как-то развлекаться,
Меня учили целоваться.
Но не подумайте худого,
Греха в том не было большого.
И я им вскоре надоел,
И оказался не у дел.
Опять увлёкся - страсть, истома.
Вернусь я лучше к теме дома.
В нём жил Васильев с братанами,
Его уж нет на свете с нами.
Жила Мариночка Краснова,
Теперь припомнив её снова,
Я вспомнил, как был с нею груб,
И до смешного туп и глуп!
А в чём той глупости причина?
Да, просто нравилась дивчина.
Её мохнатые ресницы,
Как две испуганных синицы,
Крылами нежно трепетали,
Но если вверх они взлетали,
Маринин взгляд пронзал насквозь,
Вонзаясь в сердце словно гвоздь.
И каждый раз тот взгляд бросая,
Она сама того не зная,
Меня то в адский жар кидала,
То в холод неба поднимала.
А я к ней с чушью приставал,
Нелепой дурью доставал.
Не та была моя ментальность,
Чужда была мне сексуальность.
А ей с лихвой она досталась!
Где та Марина? Что с ней сталось?
Вернусь-ка лучше снова к дому,
И перейду к лицу другому.
Там Тома Пташкина жила.
Вот, кто красавицей слыла!
У всех захватывало дух,
Когда весенний лёгкий пух
К её устам вдруг прилипал,
И прочь с дыханьем улетал.
А если Тома говорила,
То всех, как-будто током било!
Ах, этот голос с хрипотцой,
Ему б завидовал сам Цой!
Ну, Цой - не Цой, а Цхай там жил,
С ним Вовка Яковлев дружил.
Но я продолжу список снова.
Жила там Галечка Круглова.
Я с ней был шапочно знаком,
Учился в классе я другом.
А в самом дальнем из подъездов
Жил одноклассник Добросердов,
Его не всякий-то любил
За то, что всех подряд он бил.
А отчим Витькин был крутей,
Учил нас в комнате своей,
Меня и Ванечку Хромых,
Азам приёмов боевых.
Ножа учил нас не бояться,
А коль припрёт, то и смываться.
Он был хитёр и очень смел,
Но вскоре сам надолго сел.
А жизнь, она такая штука,
Мне в прок пошла его наука,
А вот Витьку, тому едва ли,
Слыхал за драку его взяли.
Тогда мы тесно жили в мире.
И потому сосед в квартире
Делил с тобой ещё и парту,
А заодно букварь и карту.
Но Семиградова Любаша,
Соученица тоже наша,
Соседа Витьку не любила.
И потому, с ним не дружила.
Но вот и кончен список мой,
А коль не полон он, другой
Пускай его тогда дополнит,
Кого забыл я, пусть он вспомнит.
А я от дома ухожу,
Двор напоследок огляжу,
Теперь он дикий и пустой,
А мне он помнится другой:
Там были горки, карусели,
И бабушки в тревоге: все ли
Мелькают внуки тут и там,
Считали их по головам.
Там клумбы, полные цветов,
Газоны в зелени кустов.
В песке играла малышня,
Постарше в "штандер" и "чижа".
Там был фонтан и бюст вождя,
И целы трубы для дождя.
Там чистота и там уют,
Там одноклассники живут.
Юрий Антонов
2009г
Путешествие в страну "Детство"
Глава 2
Вновь я Кондратьевским иду.
Найду ль теперь, иль не найду,
Сквозь грозовые зимы-леты,
Из детства своего приметы.
Тут лозунг был "КПСС..."
Теперь в граффити знак СС,
Исчезли скверы и заводы,
Глаза мозолят "шопов" своды,
И баннеры, как паруса,
Мне заслоняют небеса.
Но вот он, к школе поворот!
И сердце сладкой болью жмёт -
Ведь там начало всех начал!
Там дом родной и наш причал,
Откуда мы, как корабли,
По жизни в плаванье ушли.
Там в год гагаринской весны
Мы все смущения полны,
Пусть независимо от нас
Сошлись в один весёлый класс.
Там, где учили дружно мы
"Мы не рабы! Рабы не мы!"
И хором славили ту маму,
Что с "...мылом моет дома раму".
А наш директор Иванова
Нам повторяла снова, снова,
Чтоб были мы убеждены,
Что мы для счастья рождены,
Так как, "Счастливей всех на свете
Живут в Стране Советской дети!"
И что, "С рассветом коммунизма
Грядёт закат капитализма!".
Но вот и пройдён поворот,
И стон невольно горло рвёт.
На месте школы - замок-дот,
И не захватчик в нём живёт,
А за колючкой, за забором,
Округу шаря бдящим взором,
Живёт ОМОН или ОБЗДОН,
Но не любим народом он.
И ночью, чтобы тот не схапал,
На стенке кто-то нацарапал
Картинку: морда, палка, лапа,
И подпись: "Местное гестапо".
Но прочь из нынешнего дня,
Туда, где Юркой звался я.
И где до слёз всех насмешил,
Когда серьёзно сообщил,
Что магазинчик на углу
Зовут Культторг. А почему?
Да просто, культ там продают,
Вот потому, так и зовут!
Меня подводит память снова,
Тут где-то Люба Цыганкова
С сестрёнкой младшею жила.
Ну, что ж ты, память, подвела?
С годами, видно, стал я плох.
Тут где-то жил Серёга Кох.
Да, тут ломилось от Сергеев -
Здесь Гусев жил, и Тимофеев.
Тут жили сплошь мои друзья.
Но кто и где? Не помню я.
И хоть их лица ясно вижу,
Но извините, коль обижу
Признаньем: стёрлись адреса,
А кой-кого и имена.
Ну что ж, чтоб зря тут не стоять,
Начну другое вспоминать.
Мы родились после войны,
Но дети мы своей страны,
Хоть мы войны и не застали,
Но от родных о ней мы знали,
И потому в углах у нас
Особый был иконостас.
И в нём не образы святые,
А фотографии простые -
Напоминанье о родне,
Той, что повыбита в войне.
Наш город тоже воевал.
Он мёрз, горел и голодал,
Его блокадой окружали,
И мы об этом тоже знали.
Я речь свою веду к тому,
Чтоб было ясно, почему
Мы через столько мирных лет
Не ели досыта конфет.
И мы не знали персоналок.
Мы вышли все из коммуналок.
Мы ели постные супы,
А ночью жрали нас клопы.
Мы помним жизнь без телефонов,
Без газа, ванн, магнитофонов,
Без парового отопленья,
Без гор.воды для населенья.
Мы начинали жизнь с окраин,
Где, как в тайге, медведь-хозяин.
Где ты не думал: "Вдруг убьют?",
Летя на вопль: "Наших бьют!".
Где в нас несходное сходилось.
Откуда, что и находилось?!
Линейки, сборы, пионеры
И воровской среды манеры.
И мы не верили закону,
За что и шли потом на зону.
Меня та чаша миновала,
Но был готов хлебнуть не мало.
И как не дико, смерть отца
Прервала путь мой в подлеца.
Не до дружков вдруг стало мне,
За мужика я стал в семье.
Но это всё попозже было.
А в год, когда мне семь пробило,
С друзьями в школу я шагал
И гордо голову держал!
Как слуги знатных мандаринов,
Букет огромных георгинов
Я нёс в руках перед собой,
Сам мелкий, а букет большой.
А рядом Костя шёл Жемчужин,
С которым был я очень дружен.
Он нёс цветы в горшках с землёй,
Нёс не один, а всей роднёй.
Клевцова Таня тоже шла
И гладиолусы несла.
Они под ветром парусили
И Таню чуть не уносили.
Там шла Чирухина Зинуля,
Её букет несла мамуля.
Шагал и Вова Муравлёв,
С букетом огненных цветов.
И розы, сочные от рос,
Лискович Женя в школу нёс.
А Вова Грибов, мой дружок,
С букетом нёс ещё флажок.
Вновь память клинит. Эх, года!
Была ли Вера Бевз тогда?
Но пусть историк зло не судит,
И Вера Бевз пусть с нами будет.
Она несла, как моды крик,
Букет из бархатных гвоздик.
Бант на букете развязался,
И словно знамя, развевался.
Мы шли, подобные кустам,
Под охи, ахи пап и мам.
Сопровождали нас бабули,
А не война б, так и дедули,
Звеня медалями тут шли.
Но не дожили, полегли.
Мы утопали средь родни,
Ведь сёстры, братья тоже шли.
Постарше нас опередили,
Не первый год уж тут ходили.
А кто помладше, с нами шли,
Портфели, ранцы нам несли.
Но вот, и школа, школьный двор,
Там шум и гам и чей-то ор,
Лежат таблички на земле,
И там одна есть - 1-в.
Я сам прочёл, и горд собой,
Кричу родным: "Нашёл! Вот мой!"
К нам кто-то тут же подошёл,
По списку сверил и ушёл,
А дальше всё, как и у всех,
Горн протрубил, прервался смех,
Речь долго, громко говорили,
Отцы в кустах в кулак курили,
А мамы их за то бранили.
Но разом смолк их перепал,
Лишь колокольчик прозвучал.
Бабули звон тот оценили.
И тут же нас перекрестили.
И зашагало поколенье
На труд и долгое ученье,
Не веря в Бога, но при том,
Всё ж, осенённое крестом!
Юрий Антонов
2009г Путешествие в страну "Детство"
Глава 3
Простите мне, что суечусь,
На месте, как юла, кручусь.
Я не поэт, я - графоман,
Но графоман - не наркоман,
Хоть и стоит в ряду болезней,
А для здоровья всё ж, полезней.
К тому же, это не заразно,
А написать благообразно:
"Мой милый друг, позволь при всех
Воздать хвалу за твой успех..."
Приятней всё же будет вам,
Чем то, что скажет матом хам.
А вспомни друг, что мы читали,
Когда словесность изучали:
"У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том,
И днём, и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом".
Пусть я из них, из графоманов.
Не Пушкин я, но не Степанов.
И ради красного словца,
Я от фамилии отца,
И от игры невинной с словом
В своём стремленьи бестолковом
Не отрекусь, хоть и шутя.
Уж, извините Вы меня.
Ещё раз, братцы, извините.
И поступайте как хотите.
Хотите - далее читайте.
А не хотите - отдыхайте.
Ну что ж, пришла, пришла пора,
Коснуться милого двора,
Что как алмаз лежал в пыли,
В моём сознании вдали.
Я осознал, что я живу,
Когда увидел наяву,
Живую куклу на кушетке,
А мать, увы, ушла к соседке.
Та кукла крёхала, икала,
И пузыри во всю пускала,
И родилась в уме игра.
Вот кукла, что зовут сестра.
А вот пеленки, распашёнки,
Одежда маленькой девчонки.
Я в миг её запеленал
И от соседки мать позвал.
А лет-то было мне тогда
Чуть-чуть, с копейками за два.
С того мгновения, друзья,
Я помню мир, и в нём себя.
Мир был сначала не широк,
Семья, соседи и порог.
Ну, а за ним, соседи снова,
И понял я - они основа
Всей моей жизни на года.
Придёт ли радость в дом, беда,
Они всегда во всём помогут.
Соседи всё на свете могут.
И хоть соседи молодцы,
Но в доме все они жильцы.
А у жильца квартира, номер,
Он там живёт, пока не помер,
Или не съехал в дом другой.
А там, быть может, и дугой
Бараньей жизнь его согнёт.
Но разве знаешь наперёд,
Что там на новом месте ждёт.
Перина мягкая иль доски.
Жизнь, как полоски у матроски.
И как вам с цветом повезёт,
Так и с соседом жизнь пойдёт.
Но с нами Осиповы в мире
Делили комнатки в квартире.
У них главой был дядя Миша,
У тёти Нюры своя ниша -
Она главою той вертела,
Да за сыночками глядела.
Бог одарил её сынами,
Не схожих ликом и умами.
Их старший, Толя, мог быка
Свалить ударом кулака.
Он кряжист был и некрасив,
Но нравом добр не спесив.
Ещё он шахматы любил
И в них играть меня учил.
А Сашка, младший, не в отца.
Был словно копия певца
Мартынова, по имени Евгений.
По бабам был Санёк наш гений.
Он очень девушек любил
И столько им сердец разбил...
Я помню дядя Михаил,
Чуть выпьет, сразу заводил:
"Смело товарищи в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе".
Мотив он врал и искажал,
Слова в один куплет ужал
Но петь по пьяне обожал.
А я от хохота дрожал.
Терпела Нюра эту лажу,
Ткала платочки на продажу.
О них я помню лишь чуток,
Одни слова, станок, уток.
А вот Маринка, та не мало
От тех платочков пострадала.
Как Нюра кончит свой платок,
Его в бадью, где кипяток,
Туда красителя нальёт
И меж входных дверей запрёт.
Но как-то раз закрыть забыла,
А кипятку по край налила,
Сестра не глядя в дом летела
И меж дверей в бадью влетела.
Как вспомню это море слёз,
По коже до сих пор мороз!
Но что плохое вспоминать,
Лишь время попусту терять.
Мы с ними всё же мирно жили
И много-много лет дружили.
Печальна участь их семьи.
Лишь переехали они,
Их словно рок какой скосил.
Сначала умер Михаил.
Затем с святыми упокой,
Ушёл и Саня на покой.
Потом и Толю Бог прибрал.
За что он их так всех карал?
Последней Нюра в гроб сошла.
Была семья и нет. Ушла.
Но я запомнил их живыми,
А Тольку с Сашкой - молодыми.
Теперь я вспомню о других,
Хороших, так себе, плохих.
Напротив нас Самарин жил.
Меня лупил, хоть и дружил.
Был Генка сложный человек.
Зато отличный был хавбек.
Он в школе так бы успевал,
Как во дворе в футбол играл.
Но сей талант не пригодился,
И говорят, что Генка спился.
А с пьяну кинулся в окно,
И нет в живых его давно.
Ну, а налево от меня
Семейка Ноландов жила.
Средь них и Юрка знаменитый
Тем, что был шибко башковитый.
Он был мозгами всех проказ,
Его совет нам был указ.
Мы те указы выполняли
И уголь в порох превращали.
Он так умён был не один.
Ящак, к примеру, Константин,
Был тоже умник ещё тот,
Порой такое нам загнёт!
Его батяня Вралем звал,
А я же Котьку обожал.
Он для меня был мудрый старец
А я при нём, как ординарец,
Но и от Котьки "на орехи"
Мне доставалось за огрехи.
Он сам гитару изучил,
Меня на ней играть учил.
И если я не понимал,
То тут же по лбу мне давал.
Он был у нас за атамана,
Но дня не мог жить без обмана,
Он на ходу подмётки рвал,
И ложь за правду выдавал.
Не раз за Котькины проказы
Невинно я бывал наказан.
Но время шло, я поумнел,
И с ним дружить не захотел.
Меня за это Котька бил,
Но я лишь дальше уходил.
Ах, да, совсем чуть не забыл,
Ещё в совете умных был
Бужынский, тоже Константин.
Но вот позор моих седин,
Хоть он во всём нам помогал,
Его не помню, был я мал.
К тому ж, из дома он другого,
Из двадцать первого, чужого,
А мой был номер девятнадцать,
И в нём под цифрою семнадцать
Высоцкий Вовка проживал,
Как говорится хлеб жевал.
Был он Высоцким по отцу,
И равнодушен был к певцу,
Чьим полным тёзкой он являлся.
Наш Вовка боксом занимался.
Али Мохамед - вот кумир,
Что для него был целый мир.
Тогда я тоже в бокс ходил,
Но я Попенченко любил.
Он был советский, мне родней,
Но а Али был раньше Клей.
И он спроворил сей обман
За бабки "чёрных мусульман".
Не знаю стал ли Вовка "кинг",
Или покинул раньше ринг.
В цари я тоже не прошёл,
Из бокса раньше я ушёл.
А ниже нас жила принцесса,
Из царства ТУшек стюардесса.
Маринка с Раей той дружила,
Такое имя та носила.
Связала дружба их, как жила,
И за детьми смотреть просила
Маринку Рая, чтоб поспеть
В очередной рейс улететь.
Сестра и рада ей помочь,
Сидит, пока Раисы дочь,
С своей работы не придёт,
И шефство над детьми возьмёт.
Ну, а с детьми особый случай.
Тут брат фантазию не мучай.
Случилось так, что в одну ночь
Родили дочек мать и дочь.
Не знаю, к радости ль отцов,
Но их сочли за близнецов.
И во дворе лишь так и звали,
Когда в коляске их катали,
Не помню я, в какие дни,
Но тоже съехали они.
Маринка к ним ещё ходила,
Но как там, что - не говорила.
Ещё я помню, как под нами
Звучал рояль, он, как цунами,
Всю грязь из жизни уносил
И чистой классикой поил.
Спасибо, нижняя соседка,
Что Вы, как добрая наседка,
Меня не ведая в лицо
МузЫкой грели, как яйцо,
Мою неразвитую душу.
Я это в памяти не рушу.
МузЫку до сих пор люблю,
И Вас за то благодарю.
Спросить кого, как повелось,
Что Юрками тогда звалось,
У нас полдома? Почему?
Никак я это не пойму.
Ну, что зазря словами бряцать.
Вот и в квартире восемнадцать
Жил Юрка Гвоздев, в доску свой.
(Фу, каламбур какой плохой).
Он был, наверно, не герой,
Не лез он в омут с головой,
Не плыл на спор через стремнину.
Зато всегда прикроет спину,
Что б не всадил в неё враг нож.
И самого его не трожь.
Любил он спорт, футбол, хоккей.
Любил разыгрывать друзей,
Ещё он технику любил
И часто время проводил
Совместно с батей в гараже,
Где как любимое драже,
Они и день, и ночь лизали
Трофей войны из прочной стали,
Свой мотоцикл BMW.
Я раз сидел в его седле.
Машина-зверь, казалось нам
По тем-то бедным временам.
Пока сосед наш, Михаил,
Себе вдруг Яву не купил.
Хоть Ява немца и слабей,
Как перед грифом воробей,
Зато красавица из сказки
Слепила колером окраски,
Манила никелем сверкая,
Себя в подруги предлагая.
Мой батя всё вокруг ходил,
На Яву тоже он копил,
Но жизнь из бати соки жала,
И денег вечно не хватало.
Но как-то раз он извернулся,
С халтурой где-то обернулся,
Там призанял, там одолжил,
И Минский М-1 купил.
Кто так придумал и когда,
Эх, вместо Минск писать МК?
И над покупкой все шутили,
"Макакой" мотик окрестили.
А я прозвал его конёк,
Наш добрый, славный горбунёк.
И вырывался он из жил,
Когда отец на нём возил
Корзины, полные грибов
И ягод пару коробов.
Варенье с ягод мы варили,
Грибы сушили и солили.
Капусту квасили в чанах,
Такую вкусную, что ах!
Друзья, когда б вы только знали,
Как мы тогда не доедали!
И потому, отцов припас
В те годы нас буквально спас!
Юрий Антонов
2009 гПутешествие в страну "Детство"
Глава 4
Эх, вспоминать, так вспоминать!
Начну от печки танцевать.
Пишу и память напрягаю,
Как мало я о бате знаю!
Мой батя был простого рода,
Он с восемнадцатого года.
Он младшим был в своей семье.
Все братья пали на войне.
Он сам был ранен и контужен
И не во всём с законом дружен.
За свой язык пятак поймал,
И чтоб о власти не болтал,
Был сослан батя в лагеря.
Где лес валил он, почём зря.
Твердили после повезло!
Червонец шёл за это зло.
Срок отмотал - на поселенье,
А там из баб всё населенье,
Да ребятишек мал мала -
Всех мужиков война взяла.
И он с сибирского мороза
На усиление колхоза,
Решеньем чьим-то волевым,
Был послан в поле звеньевым.
Там он и встретил нашу маму,
Годами девушку, не даму.
Они влюбились, поженились,
А вскоре мы с сестрой родились.
Наташка - та в пятидесятом,
Для бати снова разтриклятом.
Тогда в селе без гармониста,
Как в кабаке без пианиста,
Не обходились вечеринки,
Рожденья, свадьбы и поминки.
И батю всюду приглашали,
И там изрядно угощали.
Но раз, он сильно перебрал
И на работу опоздал.
Тогда за этот грех судили,
И бате новый срок влепили.
Суд старый грех приплюсовал,
И здравствуй вновь, лесоповал!
А в 53-м по весне
Переменилась власть в стране.
Ушёл от нас товарищ Сталин.
Решили - суд был не лоялен,
И все грехи отцу скостили,
До дому с миром отпустили.
А девять месяцев спустя
Был амнистирован и я.
Мне мама позже говорила:
"Когда тебя в себе носила,
Мне дали лёгкую работу,
Да не работу, так заботу,
Свинарник старый выскребать,
Чтоб было свиньям чисто спать.
Я так тогда перетрудилась,
Что там тобой и разродилась".
И вот теперь твержу всем я:
"Свинарник - Родина моя!"
Но выглядел я очень бледно,
Свинарник не прошёл бесследно.
Я чах, болел и умирал.
И так ослаб, что не орал.
Тогда решила наша мать,
Нам надо срочно уезжать!
Прощайте лавки вдоль печи
И здравствуй Питер и врачи!
Но в Ленинграде нас не ждали,
Они таких, как мы видали.
Тут тётка бате помогла.
Она костьми тогда легла,
Но отыскала человека,
Что взял к себе работать зека.
Пусть хоть и бывшего, но всё ж,
Другим он вовсе был негож.
Боялись даже тени риска,
А тут, как в сказке - дом, прописка.
Лишь через годы мы узнали,
Что не задаром батю взяли.
Тот человек, хоть и хороший,
А всё же взял у тётки гроши.
Такой вот сказочке конец,
Как стал сантехником отец,
Как мы за город зацепились
И в доме нашем очутились.
И как мытарств всех завершение -
В 56-м сестры рождение,
Такой красивой, как картинка!
Мать назвала её Маринка.
Что было дальше я о том,
В своём романе небольшом,
Обычной прозой написал,
Его я "Байками" назвал.
И тот, кто прозу почитает,
Пусть мой роман перелистает.
А я не тратя лишних слов,
Вернусь опять под отчий кров.
Туда, в приют моей души,
Среди Ватутинской глуши,
Где девятнадцать первых лет
Вкушал я радостей и бед
Сполна, не думая о том,
Как жизнь моя пойдёт потом.
И там в далёком детском мире,
Там в девятнадцатой квартире,
Вернее, в комнатке одной,
Клевцовы жили всей семьёй.
Но вскоре зажили пошире
Своей семьёй в своей квартире.
Был переезд их недалёк.
Спустились ниже на чуток.
Когда? Не помню я уже.
С тех пор, на 3-м этаже
Клевцовы дружно проживали.
Мы с мамой там не раз бывали.
Там Таня-Танечка жила.
Нас повенчала с ней молва.
Кричали нам: "Жених! Невеста!"
А после: "Тили-тили-тесто!"
Мы над дразнилкой той смеялись
И даже в шутку целовались.
Мы были лучшие друзья.
Хотя чего лукавить, я
В двенадцать лет в неё влюбился
И даже в чувствах объяснился.
Я помню этот казус мой,
Случился в Пери он, зимой.
Там у неё жила родня,
И на каникулы меня
Туда Клевцовы пригласили.
И маме это огласили
Почти под самый Новый год.
А я, ну что за идиот!
Сначала ехать не хотел,
Но с уговорами дозрел.
И нас в дорогу снарядили,
До Пери в поезд посадили.
А там на месте, средь снегов,
Нас, словно импортных послов,
С утра, конечно, поджидали.
К вагону розвальни подали.
И конь бубенчиком звеня,
Повёз Танюшу и меня,
Минуя рощи , косогоры
В поля и снежные просторы.
Быть может тот кто Пери знает
И кто сейчас мой труд читает,
Друзьям со смехом говорит:
"Да, врёт всё толстый сибарит.
Какие к чёрту косогоры,
Поля и снежные просторы.
Да там до дома-то идти,
Лишь два сугроба обойти".
Пусть так, суровый критик мой,
Но, Бог с ней, с правдой, и с тобой,
Ведь не отчёт же я пишу,
А чувством трепетным дышу.
Ну, а влюблённый, он, мечтает
И от того чуть привирает,
Без злого умысла, а так...
Он просто видит всё не так.
И я, из тех далёких дней
Запомнил то всего сильней,
Как я смущался, заикался,
Когда в любви ей признавался.
Но был ответ, как стужа в зной:
"Да мы малы ещё с тобой."
И всё... И чувство в миг остыло
И стало Пери мне не мило,
Но мой здоровый организм
Переборол сей пессимизм,
И через час я улыбался.
В снегу с Танюшей кувыркался.
А позже сидя у печи
Мы с чаем ели калачи.
Пусть кто-то спросит:" Как же так?
А ты всерьёз любил, чудак?"
Отвечу, может быть курьёзно,
А я всегда любил серьёзно.
Я был романтик, книгочей
И я от сцен, среди свечей,
Что в будуарах трепетали
Сходил с ума, но чтоб вы знали,
Пусть огорчу быть может вас,
Был не жуир, не ловелас.
Да, я любил "сто раз на дню",
Но всякий раз всегда одну.
Моя любовь была невинной
И врать не буду, не взаимной.
Они всегда других любили,
Со мной лишь время проводили.
Им льстил фонтан моих речей,
И уж конечно до свечей,
Тогда у нас не доходило,
Гораздо позже это было.
К тому же, думаю, друзья,
Что не один такой был я,
И остальные, в кулуарах,
Мне, о победах в будуарах,
Самозабвенно нагло врали,
Иль, скажем мягче, сочиняли.
Хотите, я шутя, для вида,
Поведаю вам о либидо,
Что проявилось, как-то раз,
Когда в спорт зале был наш класс.
Не помню, в классе уж каком -
Шестом, седьмом или восьмом,
А впрочем это и не важно.
Мы пацаны тогда отважно,
На стенке вис изображали,
Поджилки наши аж дрожали.
А чуть правее, в стороне,
Девчонки наши на бревне,
В трико в обтяжечку - ходили
И в нас либидо пробудили.
Смех поглядеть со стороны,
На шведской стенке пацаны
Висят, и всё у них висит,
Но кое что во всю стоит.
И прокричал физрук приказ
Исчезнуть мигом с его глаз
И впредь (ругнувшись: "Вашу мать!")
Велел всем плавки надевать.
И тут нам, Пташкина Тамара,
Пропела в слух про сталевара,
Что лишь за то б его любила,
Что у него вся в плавках сила!
И разом рухнул в смехе класс,
Смеялись аж до слёз из глаз.
Вот вам либидо и оргазм!
А может это мой маразм?
И спела нам про сталевара
Отнюдь не Пташкина Тамара.
Ну. коли так, то извините
И слишком строго не судите,
Вернусь-ка, братцы, лучше снова
К жильцам ватутинского дома.
Юрий Антонов
июнь 2009г Путешествие в страну "Детство"
Глава 5
Ледник в горах не сразу тает,
Он каплями, как кровью, истекает,
Те капли сложатся в ручьи
И в травы вольные, ничьи.
Они несут свою прохладу,
В жару и зной корням усладу.
Так смерть вновь жизнью обернётся,
И у природы круг замкнётся.
И ты, той жизни аромат,
Вдохнуть всей грудью будешь рад.
Но если друга смерть уводит,
То жизнь другого не находит.
А нам твердили столько лет -
Незаменимых в жизни нет!
Тогда ответьте, чтоб мне знать:
Кто мне заменит батю, мать?
Кто детство, юность мне заменит?
Кто промахи мои отменит,
Что в сердце раной кровоточат,
Болят и совесть точат, точат?
О, если б позднее смущение
Мне подарило бы прощение
За то, что сдуру натворил.
Иль без ума наговорил!
Я часто школу вспоминаю,
И от стыда теперь сгораю,
За то, что в ссоре произнёс
Слова "Никола-паровоз"!
Так Николаеву Татьяну,
Я в полной трезвости, не спьяну,
Обидным прозвищем дразнил,
И мало этого - побил.
За что? За глупость , за проформу!
За то, что новенькую форму
Она мне мелом замарала.
Эх, если б жизнь начать сначала!
Я б не завидовал, не дрался,
Не подличал не обзывался.
Я б всех людей вокруг любил
И маму на руках носил!
А вот последнее сошлось -
В последний путь нести пришлось.
Случилось это в прошлом веке.
(Простите, общечеловеки,
В стране царил социализм,
А ваш родной капитализм
Не снился даже и во сне.
Не перевёртышам, а мне.)
В тот день в цеху, я помню точно,
Мы сдали спутник свой досрочно,
И нам директор руки жал
(Тогда он это обожал),
Потом всем премию вручил
И на банкет скорей отбыл.
А нас, чтоб в цехе не кутили,
С работы раньше отпустили.
Была погода хороша.
Но ныло сердце. И душа
С утра была, как не на месте.
И мысли вязли, словно в тесте.
Друзья над этим всё шутили,
Халявной выпивкой манили.
Но я от пьянки отказался
Вот так я дома оказался.
Нет-нет, не так. Сначала я,
Постричься вдруг решил, друзья,
И мимо дома проскочил.
В салон причёсок заскочил,
Но сердце всё же ныло, ныло
И всё домой идти просило.
Я из салона мигом смылся,
И вскоре в дверь свою ломился.
А жизнь сюрпризами полна
И дома мать была одна.
Уж, так совпало, что с утра
Наташа, старшая сестра,
Совместно с мужем и детьми,
ОтбЫла в гости, до родни.
Маринка (та, что помоложе)
Отсутствовала дома тоже.
Она на Волге отдыхала,
Как птица вольная, порхала.
Так что напрасно я стучал,
Мне дом молчаньем отвечал.
К тому же, мама, на беду,
Закрыла дверь на щеколдУ.
И как я только не пытался,
Замок ключу не поддавался.
И я, помаявшись с ключом,
Дверь с рамой высадил плечом.
Вбежал. Душа, как лист, дрожит.
А мама на полу лежит,
На кухне около плиты -
Инсульт разбил до немоты.
Я маму на руки поднял
(Откуда только силы взял?!)
И на кровать свою отнёс.
А в голове тройной вопрос:
Что делать дальше? Как лечить?
Как с дверью высаженной жить?
Вопросы легче задавать,
Трудней гораздо отвечать.
Я сразу вызвонил врачей,
Но в год Чернобыльских ночей,
Их было очень-очень мало.
Страна их сотнями послала,
На берег Припяти-реки,
Где гибли наши мужики,
Собой реактор закрывая,
Не только нас, а мир спасая.
Но мать родная всех родней,
Я птицей раненой над ней,
Всё хлопотал, всё суетился
И, хоть партийный, но молился.
Врачей дождался еле-еле,
Но те в глаза мне не смотрели,
Когда диагноз говорили -
Они её приговорили.
Но всё ж советов надавали,
Лекарств различных мне продали.
Вздохнули тихо и ушли.
А у меня звонки пошли.
Я мать одну не мог оставить,
По телефону начал править.
Просил знакомых и друзей,
Чтоб принесли, что надо ей.
В те дни я подлинно узнал,
Кто был мне друг, а кто - шакал.
Спасибо мужикам в бригаде,
Они без вопля: "Христа ради..."
Меня в работе прикрывали,
Восьмёрки в табель проставляли.
Пройдя препоны и овраги,
Они оформили бумаги,
Чтоб я считался в отпускУ,
А чтобы скрасить мне тоску,
Они с друзей всех, понемногу,
Собрали денег мне в подмогу.
Пришлись те деньги очень кстати,
Я на лекарства их истратил.
Не скрою - взятки я давал,
Но всё, что надо доставал.
Три дня один я кувыркался,
Не спал, чифирем заряжался.
Потом Маринка обьявилась,
И моя участь облегчилась.
А следом, в выходные дни,
Домой от мужниной родни,
Наташа с Чудова вернулась,
А дома вон как обернулось.
И я, чтоб жить не на показ,
Без любопытных, чуждых глаз,
Не пощадив ни жил, ни сил,
На место дверь установил.
Мы месяц жили, как в бреду,
Стараясь отвести беду.
Почти не ели и не спали,
Мы маму-мамочку спасали.
И хоть диагноз страшный знали,
Надежды всё же не теряли.
Но нас удачей обнесли,
Мы нашу маму не спасли.
А дальше был сплошной туман,
Я был лишь видимость, обман.
Я помню маму схоронили,
Потом поминки дома были,
Я всё крутился и крутился,
И разом, вдруг, остановился,
Когда случайно, из под тряпки,
Торчащих две увидел тапки.
Их мама-мамочка любила
И дома в них всегда ходила.
Я как подкошенный упал.
Катался по полу, рыдал,
Лишь в тот момент я осознал,
Что мать навеки потерял.
А время тикало и шло,
И двадцать с гаком лет прошло.
Но вижу я порой во сне,
Что я малыш ещё, и мне
Мамуля шепчет на ушкО:
"Сынок, вставай! Уж, солнышкО
Давно проснулось и взошло.
А значит времечко пришло
Тебе, хороший мой, проснуться,
От сновидений отряхнуться
И собираться в детский сад,
Где ты в компании ребят,
Весь день играя проведёшь,
А вечером домой придёшь.
А завтра в общий выходной
Поедем дружно всей семьёй,
Как обещал давно отец,
На целый день в Петродворец."
О, если б это мне не снилось,
И время детства повторилось!
Мальчишкой снова стал бы я.
Асфальт бы скинула земля,
Что б травы детства проросли.
Дома бы встали, что снесли.
И снова пухом запылили
Те тополя, что уж спилили.
Брусчаткой улицы покрылись.
И магазинчики открылись,
Куда нас мамы посылали,
А продавцы с пелёнок знали.
Что б папа с мамой были живы.
А люд рабочий и служивый
О безработице не знал,
И по будильнику вставал
Кто на завод, а кто в контору.
А я б с утра, отдёрнув штору,
В окно с улыбкой посмотрел
И вместе с радио запел:
"То берёзка, то рябина,
Куст ракиты над рекой!
Край родной навек любимый!
Где найдёшь ещё такой?!"
Юрий Антонов
июнь 2009гПутешествие в страну "Детство"
Глава 6
Привет тебе, мой старый дом!
Ты мне знаком и не знаком.
Теперь ты плиткой облицован,
Как в саркофаг в неё закован,
Что скрыл навек от чуждых глаз
Следы былых моих проказ.
Ведь я в бока твои крутые
Кидал не раз болты стальные,
Попарно гайками скрутив,
А гайки серой начинив.
Ещё там помню, пятна были -
То мы карбид в бутылках били.
Стекло взрываясь разлеталось,
Пятно ж на годы оставалось.
И через много-много лет
Оно всё слало мне привет
От наших игр неразумных,
Порой опасных и неумных.
А помнишь, дом, как во дворе
Мы на твоей глухой… Продолжение »
|
|
